Навыдуманная история Сашки Кетова с берега реки Битевки, который мечтал побывать на море, да так и не побывал, потому что война помешала
Мать - Ильина Прасковья, г. Курган, ул. К. Маркса, N3.
Записи в карточках военнопленных обычно делали лагерные писари, но мне хочется верить, что эти слова в графе, кому сообщить в случае его смерти, брат деда - Александр Федорович Кетов, написал сам.
Всего две строчки, две странички в журнале с нарисованным красным карандашом православным крестом (по одним данным так обозначали вероисповедание, по другим то, что человек умер).
Немецкая точность и педантичность иногда чересчур утомляет, но именно она помогла разгадать тайну, которая жила в нашей семье 80 лет.
Саша Кетов родился 2 февраля 1918 года в Кургане. И хоть был младшим из трёх детей, любил и умел задать шороху с детства. Учился он средне (если честно, никто не помнит, где и как он учился), предпочитая проводить время в компаниях друзей, которых трудно назвать приличными. Несколько раз его выгоняли из дома. Тогда он обустроил для жилья вырытую когда-то в детстве землянку в дальнем углу участка. И даже умудрился провести туда электричество и повесил копию картины «Девятый вал», потому что мечтал о море.
Иногда он проявлял интерес к делам семьи, но делал это тоже своеобразно. Так, в 38-м, когда родилась мама, Сашка выкрал паспорт своего брата (моего деда), отправился с ним в загс и вернувшись гордо заявил - Ленкой будет! Имя девочке менять не стали, может, подруга у него была Лена в то время, достоверно об этом неизвестно, но семейное столовое серебро перепрятали.
Чем занимался Сашка в свободное время тоже никто не знал. Он хорошо плавал, ходил с пацанами рыбачить на Битевку, работал на временных работах и мечтал побывать на море. Дед пытался пристроить его в заготконтору, но сам чуть не загремел по очередному делу борьбы с вредителями и сбежал с семьей в Омск.
А летом 41-го началась война и Сашка пропал. Кто-то говорил, что его с дружками задержали и отправили в штрафбат(это скорее враки, штрафбаты и штрафроты появятся позже), кто-то говорил, что видел, как он сам ушёл в военкомат.
Больше о его судьбе никто ничего не знал. Ни одного письма на пришло. Уже после войны прабабушка писала в разные инстанции, но ответ был всегда один - Пропал без вести.
Как оказалось Александр Кетов
по указу «О мобилизации военнообязанных, родившихся с 1905 по 1918 год» попал в 384-ю стрелковую дивизию. которую начали формировать в августе-ноябре 1941-года в Сибирском Военном округе на территории Омской области.
В декабре 1941 года 384-я стрелковая дивизия численностью 7 825 человек отправилась на фронт.
Как пишет Тюменский историк Александр Петрушин, изучавший боевой путь 384-й дивизии, военные начальники зимой 41-го решили окружить и уничтожить войска противника между озерами Ильмень и Селигер.
Северо-Западному фронту предписывалось: «Не позднее 24 декабря 1941 года силами 11-й армии нанести удар в общем направлении Стар(ая) Русса, Сольцы.
Ближайшая задача: путем обхода овладеть Стар(ой) Руссой, в дальнейшем ударом на Дно и Сольцы отрезать пути отхода противника со стороны Новгорода и Луги».
Наступление войск 11-й армии началось 7 января в Рождество. После артподготовки передовые части прорвали оборону противника, вышли к Старой Руссе, но город взять не смогли.
Оборона противника представляла здесь так называемое «жемчужное ожерелье». То есть она состояла из отдельных узлов сопротивления, оборудованных в населенных пунктах и занятых небольшими гарнизонами. Как правило, эти опорные пункты перекрывали дороги. Подступы к ним были заминированы.
Личный состав введенной в бой 384-й стрелковой дивизии использовался крайне неэффективно – во фронтальных, непрерывных и бессмысленных атаках на немецкие пулеметы, когда каждый выстрел – чья-то похоронка и любая пуля – в цель.
Немцы очень быстро раскрыли нехитрые секреты советского наступательного искусства. Cвои наблюдения они изложили в социальном обзоре от 14 января 1942 года: «…Атаки русских проходят, как правило, по раз и навсегда данной схеме – большими людскими массами и повторяются по несколько раз без всяких изменений. Наступающая пехота компактными группами покидает свои позиции и с большого расстояния устремляется в атаку с криком «Ура». Артиллерийская подготовка атаки проводится редко… Отбитые атаки повторяются снова, не щадя сил и ничего не меняя. Таким образом, для отражения атак русских нужны крепкие нервы и сознание того, что наше прекрасное стрелковое оружие в состоянии противостоять массовому наступлению русских…»
К марту 1942 года 384-й стрелковой дивизии не стало. Погибших в непрерывных контратаках бойцов и командиров занесло снегом в полях и перелесках где-то под Старой Руссой.
Но Сашка Кетов выжил. О чем он думал, лёжа в ильменских болотах мы никогда не узнаем, может быть как всегда о море, а может вспоминал свою землянку в Кургане. Но другие его боевые товарищи оставили воспоминания.
В Центральном архиве Министерства обороны Российской Федерации сохранился отчет политрука Комкова, датированный апрелем 1942 года: «1. Учет убитых и похороненных, раненых и пропавших без вести в 384-й СД за время боев отсутствует. Начальники штабов частей 1276, 1272 не могли дать сведения на 28 марта 1942 года о количестве убитых и похороненных, раненых и пропавших без вести…
4. Похоронные команды в соединении не организованы. Похороны возложены в частях на трофейные команды, а при штабе дивизии – на начальника АХЧ.
12. Уборка трупов производится несвоевременно, ввиду чего при похоронах у погибших не обнаруживается опознавательных документов, которые изымаются в момент гибели санитарами, товарищами или командирами…»
А где-то рядом воевал будущий секретарь ЦК КПСС Александр Яковлев. В своей исповеди «Сумерки» он написал: «Я попал в роту автоматчиков командиром третьего взвода… Стреляли. Ползали по болотам… Война как война… Привыкаешь к смерти, но не веришь, что и за тобой она ходит неотступно. Стервенеешь, дурнеешь и дичаешь… Да тут еще началось таяние снегов.
Предыдущей осенью и в начале зимы в этих местах были ожесточенные бои. Стали вытаивать молодые ребята, вроде бы ничем и не тронутые, вот-вот встанут с земли, улыбнутся и заговорят. Они были мертвы, но не знали об этом. Мы хоронили их. Без документов… Не знаю, как они считались потом: то ли погибшими, то ли пропавшими без вести… Представил себя лежащим под снегом целую зиму. И никто обо мне ничего не знает и никогда не узнает. И никому до тебя нет никакого дела, кроме матери, которая всю жизнь будет ждать весточку от сына. Безумие войны, безумие правителей, безумие убийц.
До этого случая все было как-то по-другому, мы стреляли, они стреляли. Охотились на людей на передовой со снайперскими винтовками, в том числе и я. А тут война повернулась молодым и уже мертвым лицом. Это было страшно. Думаю, что именно этот удар взорвал мою голову, – с тех пор я ненавижу любую войну и убийства…»
Ещё немного воспоминаний Ивана Новохацкого, командира батареи. Дивизионной артиллерии:
«Весь 1942 год и начало 1943-го здесь шли ожесточенные бои. Наши войска постоянно атаковали противника, а он уже приспособился к этим атакам, укрепил свои позиции, и мы не смогли продвинуться ни на шаг.
Впечатление такое, что это была мясорубка, которая ежедневно перемалывала наши дивизии. Технику и в первую очередь наши танки применять было нельзя. Мы удивлялись и даже про себя возмущались тем, что атаки велись прямолинейно и практически в одном месте.
Помимо обычных полевых войск здесь сражались морские бригады с Дальнего Востока. Помню колонны матросов в черных бушлатах и шинелях, немцы называли их «черная смерть». Проходило четыре-пять дней, и от полнокровной бригады оставалось несколько человек, которые на двух-трех санях уезжали в тыл. Дивизии за одну-две недели теряли до 80 процентов своего состава.
Хорошо известно, что зимой немцы из трупов наших солдат делали брустверы для своего переднего края, складывая их и обливая водой, так как копать, как правило, было нельзя — не давала вода, которая во многих местах была в 20–30 сантиметрах от поверхности.
Когда образовался Демянский выступ, гитлеровцы проложили туда узкоколейку, по которой подвозили боеприпасы, продовольствие, технику и т. д. Это было очень важно. Мы называли эту дорогу «кукушка». Когда приходил очередной состав, то локомотив издавал звук, напоминающий крик кукушки.
У нас такой дороги не было, подвоз осуществлялся автотранспортом. Дороги, даже в сухое время года, были труднопроходимыми, особенно в заболоченных местах. А в весеннюю распутицу местность становилась сплошным болотом, по которому транспорт двигаться практически не мог. В связи с этим к фронту была построена «лежневка». Вначале поперек пути клали сплошной настил из бревен, а на них сверху крепились продольные бревна, верхняя часть которых стесывалась. Через определенные расстояния были сделаны разъезды.
По команде коменданта дороги очередная колонна машин двигалась по колее, встречные же машины ожидали на разъезде.
Затем трогалась встречная колонна. Если автомашина по какой-либо причине останавливалась и не могла самостоятельно двигаться вперед, она безжалостно сбрасывалась на обочину, обычно в болото.
В связи с трудностями подвоза фронт постоянно испытывал недостаток боеприпасов и продовольствия.
А весной подвоз вообще осуществлялся с большим трудом и на фронте была самая настоящая голодовка. Откапывали из-под снега убитых зимой лошадей и варили это мясо в котлах на кострах. Но и это было редкой удачей. Солдаты пухли от голода. Варили кашу из березовой коры. В общем, кто как мог выходил из положения.
Наш блиндажик никакой печки не имел. Сушились у костра, а чтобы противник не заметил, устраивали его где-нибудь возле корней вывороченного дерева или в воронке, если там нет воды, а иногда делали из елового лапника что-то наподобие шалаша и там у небольшого костра сушились. Здесь же избавлялись и от вшей, которых было немало, а у некоторых они буквально кишели.
Снимали нательную рубашку или кальсоны и держали над костром, пока вши как следует не «прожарятся». Эту же процедуру проделывали и с верхним обмундированием. 46 Однако шинель или полушубок над костром не натянешь, и вши там оставались. Днем, пока бегаешь, не чувствуешь, а ночью они донимали.
В баню ходили не чаще одного раза в месяц. Баня представляла собой огороженную ветками небольшую площадку, на землю клали лапник. Всю одежду, кроме ремня и сапог, сдавали на прожарку, которой служила обыкновенная железная бочка. На дно бочки наливали немного воды, клали чурки и решетку из прутьев, на нее ложилось обмундирование. Бочка размещалась над костром. Вода в бочке кипела, и горячим паром пропаривалась одежда. Эта процедура длилась один час. На это время каждому давали ведро горячей воды для мытья.
Естественно, большую часть времени приходилось нагишом танцевать на холоде, особенно зимой.
В солдатском и офицерском обиходе не было никаких постельных принадлежностей. Шинель или полушубок, плащ-палатка, вещмешок — вот и все «приданое».
Если удавалось втиснуться в блиндажик, то спали вповалку, прижавшись друг к другу, чтобы было теплей. Иногда, если позволяла обстановка, с вечера раскладывали костер, вернее, до наступления темноты. Когда земля под костром нагревалась, угли разгребали, клали лапник и ложились, укрывшись плащ-палаткой.
Так было теплее, чем в нетопленом блиндаже. Туалетных принадлежностей тоже, как правило, не было. Хорошо, если удавалось утром сполоснуть из лужи или болота лицо, утершись полой шинели. Большинство были чумазые от копоти костров. В общем, быт был самым примитивным.
Теперь несколько слов о фронте, вернее, передовой. Так называли передний край и ближайший тыл, простреливаемый ружейно-пулеметным огнем.
В первый же день мои представления о фронте полностью подтвердились. С рассветом начался ожесточенный бой. Наши войска пытались атаковать противника. Тот, естественно, всеми огневыми средствами отражал наше нападение. Грохот канонады нашей артиллерии и минометов сливался с грохотом разрывов вражеских снарядов и мин, треск пулеметных, автоматных и ружейных выстрелов, крики «ура!», ругань, крики и стоны раненых — все это сливалось в сплошной тяжелый грохот боя.
Эту «музыку» дополняли воздушные бои в небе, яростные бомбежки и штурмовые удары вражеской авиации. Вблизи переднего края лес был очень сильно избит снарядами и бомбами.
Раненые, как правило, сами добирались до ближайших медпунктов, а это полтора-два километра, — где ползком, где на попутной повозке. Санитары были заняты только тяжелыми ранеными, теми, кто не мог самостоятельно доползти.
Помню мальчишку младшего лейтенанта, такого же, как и я, который с простреленной насквозь грудью, зажимая рукой рану, брел в полубессознательном состоянии на медпункт.
Убитых, а их было много, хоронили тут же. Впрочем, хоронили — слишком громко сказано. В лучшем случае, накрыв плащ-палаткой по несколько человек, засыпали в окопе или большой воронке, в которых часто на дне стояла вода. Нередко закапывали без всякой плащ-палатки, лицом вниз. Нередко убитые по несколько дней лежали незарытыми, было не до них.
Сашка Кетов пережил все это или почти все это, а осенью 42-го попал в плен под Старой Руссой и был направлен в лагерь - шталаг IB в Пруссию.
Наших пленных начали доставлять в Хоенштайн (немецкое название Ольштынека) с лета 1941 года.
«Русских солдат привозили уже в состоянии крайнего истощения, а затем продолжали морить голодом, – рассказывает польский краевед Богумил Кузневски. – Тогда как, например, французские военнопленные адресно получали посылки от Красного Креста. Самой трудной стала зима 1941–1942 годов. В этот период в лагере умерло около 25 тыс. красноармейцев».
Частично лагерь располагался на территории мемориала Танненберга и изначально включал в себя набор построек для ветеранов и немецкой молодёжи со всего рейха, которые должны были принять участие в грандиозных мероприятиях по сучаю 25-летия победы немецких войск над русскими в битве при Танненберге.
Но из-за нападения Германии на Польшу торжества были Гитлером отменеы, а возведённые строения - не пропадать же добру впоследствии были использованы под бараки для военнопленных.
Скорее всего, 20-метровые башни мемориала, отождествляющие «могущество» Третьего рейха, видел и Сашка Кетов. Видел и несмотря ни на что верил и надеялся, что война закончится и он увидит море.
В лагере он провёл почти даа года. Хотя если верить источникам, советским военнопленным был выделен огороженный необустронный участок лагеря, где бараки только предстояло построить, но рыть землянки и блиндажами к 42-му мы уже научились всей страной.
Я очень хочу побывать там, чтобы представить хотя бы один день в лагере.
Сашка Кетов продержался в лагере почти два года - осень-зима-весна-лето-осень-зима-весна-лето-осень.
Я горе-исследователь чуть не проворонил самое важное, но Юлия Осипова - нашла отметку о побеге 4 сентября 44-го - на второй странице дела - entfohen - к сожалению, неудачного. Вот, теперь разночтений с характером нет, все сошлось.
9-го сентября 1944- го Александр Кетов был скорее всего расстрелян и похоронен в одной из братских лагерных могил. Ему было 26 лет.
Шталаг I-B был освобождён Красной армией 21 января 1945 года.
После войны правительства Франции, Италии и Бельгии эксгумировали останки своих соотечественников, перевезя прах на родину. На кладбище остались лежать польские и советские военнопленные. Спустя 76 лет 50 000 наши воинов остаются безымянными на этом кладбище.
Поляки разобрали бараки, а стройматериал ушел в Варшаву, которая была разбита сильнее, чем Берлин. Рассказывают, что столичный район Бялоленка, где сосредоточены промышленные предприятия, построен из дерева и камня со Шталага I-В.
Здесь сохранился лишь один кирпичный домик, через который проходили военнопленные, в первый раз попав в лагерь. Сейчас это обычная хозяйственная постройка во дворе одной из семей, проживающей в Ольштынеке. От неё до моря всего 100 километров.
